Николай Ломачинский. Потоп
Потеряв в «Бездне» льготы и привилегии на время пребывания под землёй, я потерял всякий интерес к манившей меня ранее работе вблизи ствола. Часы и минуты стали ассоциироваться с вечностью. От скуки и вездесущей мерзкой холодрыги я невольно превратился в спелеолога и обследовал все прилегающие к стволу выработки в радиусе пяти километров, а может быть и больше. Но и это не помогло. Сократить же и сжать расплодившуюся продукцию времени моего подземного заточения, как это было раньше, я теперь не мог. Напуганные стволовые довольно легко меня вычислили бы и продали начальству; конечно же, без упоминания о загадочном случае со мною.
Я ежедневно томился и хандрил в ожидании конца смены. Не спасали и прихваченные с собою книги. Меня теперь раздражали стуки опускавшейся клети и сигналы сирены. Сама первая смена уже не радовала меня, так как наступившая зима срезала световой день на поверхности до пары часов; пока помоешься и доберёшься до общежития, уже мрак из подземелья злорадно встретит тебя у порога: «Не соскучился?»
Мне захотелось вернуться в лаву, в свою бригаду, но как это сделать, я не знал — молод был.
И всё же после случайного разговора со своим бывшим бригадиром, а заодно и закреплённым за мною наставником, я острее почувствовал своё одиночество у ствола. Если не брать в расчёт горного мастера, который никого не любил, кроме сала и себя, то бригада была на редкость однородной по духу, как единый организм. Я только вдали от неё понял, что все относились ко мне либо по-отцовски, либо по-дружески, а не как к армейскому салаге. От этих мыслей мне ещё тягостней было торчать у ствола и я через пару часов убегал вглубь шахты на поиски приключений, а заодно прессовал неподатливое время.
Вскоре бывший бригадир Алексей Гуркин упросил начальство вернуть молодого штрафника в бригаду с испытательным сроком. Он был добрейшей души человек.
Задолго до перехода в свою бывшую бригаду я смирился с существованием ночных смен, хотя прекрасно знал, что они будут постоянно меня провоцировать на прогул. Кстати, ко мне вернулся иммунитет против них, так как моя зарплата «чистыми» вновь вернулась до уровня 600 рублей и более. Это так же оказалось надёжным противовесом тем неудобствам и опасностям, от которых жилы растягиваются и волосы дыбом встают. И всё же это не значило, что в моём взрослеющем и закаляющемся мировоззрении наступил переломный момент в пользу правильности планов партии по культивированию и выращиванию пролетарских кадров из подрастающей поросли советского общества.
До призывной весны у меня не было выбора как не было и собственной крыши над головой, в прямом и косвенном смысле. Бывший детдомовец вынужден был до середины мая стиснуть зубы и благодарить родную партию в лице горного мастера самоотверженным трудом во имя и на благо!..
Я возвратился в родную лаву № 12 длиною 200 метров, высотою в среднем 90 см (мой рост 176 см.) и шириной около 2,5 метров. Если представить, что этот вытянутый объём пустоты заполнен сотнями железных и деревянных стоек, распилов, толстыми, в 300 кг тумбами, полуметровым конвейером, растянутым во всю длину лавы, громоздким многотонным комбайном, осыпающимися без конца углем и породой, то жизненного простора остаётся не так уж много. Если этот остаток пустоты вообще можно приспособить для существования человека разумного.
Вот в этих адских (другого слова не подобрать) условиях надо было не просто находиться из глупого любопытства, а ещё и вкалывать по-коммунистически, каждый раз улучшая показатели и ставя рекорды к какой-нибудь знаменательной идеологической дате, а их за пятьдесят с лишним лет бывшая большевистская босота накопила столько, что хватит на всю оставшуюся жизнь молодого строителя коммунизма.
В лаве я не был несколько месяцев. За это время пласт угля выбрали почти до коренного штрека. По разговорам начальства, нам оставалось отработать в ней 3-4 цикла, затем её должны будут погасить, а нас перевести во вновь нарезанную лаву, оснащённую по последнему слову техники.
Если верить обещаниям наладчиков, то на следующей неделе нам придётся брать с собою газеты и семечки, а уголь как у Иванушки-дурачка своим ходом устремиться из забоя, нам же останется лишь следить, чтобы в драгоценный уголь не попадала шелуха семечек и обрывки прочитанных газет.
Сказка, воплощённая в жизнь! Классно! Коммунистический труд советского человека в отдельно взятой лаве и мы его первенцы.
Но всё это мечты и прожекты пусть не в столь далёком, но всё же в будущем. С учётом 1917 года, а тем более 1913 года, ждать осталось совсем немного. Потерпим. Не впервой!
А пока нам надо было дорабатывать последние циклы с помощью старенького изношенного комбайна «Донбасс-1г» и ужасно древней лопаты-грабарки с параметрами 40 на 40 см и черенок с метр — раритета прогресса тысячелетней давности.
С мыслями далёкими от осознания труда при коммунизме мы в эту смену легко стартовали из верхней ниши и довольно шустро одолели дистанцию в 70 метров. Советский человек, читай труды о труде К. Маркса и В. И. Ленина! Ура!
Прошло всего треть планового времени, а у нас уже половина результата в кармане, я имею в виду — в закромах Родины!
Комбайн настойчиво продвигался вперёд, следом крепилась кровля железом и деревом. Синхронно движению комбайна, сползал на новую дорожку конвейер, а на заключительном этапе наших устремлений я с бригадиром перекреплял деревом освободившееся после конвейера пространство. Казалось, что в таком темпе мы на «гусака» и на премию выскочим.
Горный мастер (родом из западной Украины) просто цвёл от счастья. Его красная как мак, лоснящаяся морда лагерного надсмотрщика ярко выделялась на смоляном глянце угольного полотна. Он что-то весёлое кричал бригадиру, но из-за грохота тот слышал лишь десятую часть слов. Бригадир беспрерывно кивал ему и по-детски улыбался. Возможно, что за многие годы совместной работы в лаве они научились фильтровать шумы и помехи и улавливать все слова или дополнять ускользнувшие. Я же, находясь ближе к горному мастеру, ничего не мог понять из его слов да я и не пытался этого делать. Он был противен мне во всём.
Комбайн в очередной раз сделал остановку. Никто на это не обратил внимание. Может, Сергей-комбайнёр решил переставить опорную стойку вперёд или сменить несколько резцов на баре. Плановых причин бывает много. Горный продолжал свой весёлый рассказ, но сменил крик на обычный голос.
Пауза затянулась.
Впереди слышались голоса Сергея и тех, кто крепил за комбайном; он перелез к ним по остановленному конвейеру и что-то эмоционально объяснял им.
Горный замер, прислушался, а затем неохотно стал на четвереньки и направился к комбайну. Мы с бригадиром продолжали пилить стойки, пока не услышали взаимную ругань Сергея и горного мастера. Бригадир повторил действия начальства, оставив меня одного. Я знал, что наш горный надзиратель мгновенно преображался в сценического злодея, если что-то мешало выполнению планов партии и государства. Был бы у него пистолет, он, не раздумывая, пустил бы его в ход. Он этого даже не скрывал, когда что-то не ладилось в работе.
По молодости своей я его не боялся, но он так садистки доставал всех и меня в том числе, что в голову невольно закрадывалась мыслишка сковырнуть над его спящей головой отслоившуюся присуху. А он любил в ночную смену присесть под забой, спиною к стенке угля, протянуть ноги и положить упитанную морду на крепкую грудь. Видимо, он и сейчас готовился ко сну. Ещё десяток метров ходу комбайна и мы с бригадиром уйдём вперёд, а он предастся светлым оздоровительным сновидениям. Подпитка сил необходима, пока поднадзорные не выполнили наряд.
Вот сейчас саботажник-комбайнёр нарушил не только планы его на сон, а и подорвал доверие партии к одному из своих членов в лице коммуниста Хацко. Это точно расстрельная статья! Не имея такой возможности, он отрывался на Сергее с пеной у рта. До меня долетели его угрозы отдать того под суд за саботаж. Когда бригадир дополз до комбайна, то разошедшийся надсмотрщик переключился на него только уже без угроз расправы.
Я остановился. Мимо меня к ходку, сгорбившись, пробежал невысокий ростом слесарь Белаш; на его лице сияла улыбка. Он подмигнул мне на ходу и исчез среди стоек. Я догадался, что с техникой всё в порядке, а причина конфликта крылась в другом.
Через несколько минут горный мастер и бригадир последовали вслед за слесарем. Когда они удалились, я полез к комбайну, где воцарилась тишина и лишь капеж мелкой породы в завале нарушал её. На месте я узнал, что впереди комбайна с кровли пошла вода. Я ещё не понимал степени опасности этого явления, но всецело был солидарен с Сергеем. Он на два года раньше окончил училище по той же специальности, и мы жили с ним в одном общежитии. У нас и отношения были нормальные.
Минут через двадцать вернулись трое ушедших. Горный сказал Сергею, что он сообщил о воде главному инженеру и тот приказал до его прихода продолжать выполнение государственного плана. Серега послал его напрямую куда подальш, и предложил поискать самоубийцу среди добровольцев. Как оказалось, в нашей бригаде находилось сразу семь комбайнёров, но никто не пожелал лезь на амбразуру. Тогда Сергей в шутку намекнул на нас с Толяном.
Доведённый до бешенства надзиратель тут же пустил своего пса на нас, будто вода потекла по нашей вине и мы, мол, отказываемся устранять течь в планах сегодняшней смены. Чтобы не доводить своим присутствием держиморду до крайности, я уполз на своё законное место. Толька работал в паре со своим наставником на первой стойке и ему пришлось молча выслушивать незаслуженные упрёки и оскорбления.
Происходило бы это на поверхности, на нейтральной полосе, мой друг давно бы врезал обидчику по роже, даже несмотря на субординацию и на разную весовую категорию; горный мастер имел накачанную фигуру и отличное здоровье. Я чувствовал, что мой друг едва сдерживается от броска к надзирателю.
Потянулось тягостное ожидание начальства. Все молчали и, пользуясь подвернувшейся передышкой, кемарили. И лишь наш бульдог, лишившийся «законного» сна, беспрерывно носился по лаве от комбайна к ходку, где находился телефон, а заодно и рычал и лаял на всех подряд.
Через пару часов появился главный инженер со свитой полусонных специалистов и, побывав с ними за комбайном, сделал однозначный вывод: «Выемку угля прекратить, а лаву закрыть!»
Наш хамелеон прямо на глазах преобразился.
Теперь он смахивал на крупную и упитанную дворнягу с виляющим хвостом под спецовкой. Он с виноватой улыбкой выслушивал распоряжения вышестоящего по обесточиванию лавы до прихода первой смены. С утра планировалось заняться демонтажом техники и оборудования, выносом всего металлического крепежа, заменой его деревом и забутовкой обоих ниш. За обсуждениями и разговорами наша смена подошла к концу. Слесарь не успел выполнить свой наряд по обесточиванию. Со стороны я видел, что он не очень-то рвался это делать. Он знал, что с утра здесь будет работать целая бригада слесарей и свежая, выспавшаяся смена ГРОЗов, так что быть одному в поле воину не было смысла.
Планы наши премиальные, увы, полностью размыты нежданной протечкой стихийной непредсказуемости. Мы перед ней капитулировали, но сохранили силы и здоровье, что в данном случае важнее любого плана.
После ухода комиссии, мы гуськом последовали вслед за ней к стволу. Мы молчали. Горный мастер и тот вернулся в тело человекообразного, но распухшая от криков рожа по-прежнему оставалась красной. Он спокойным, даже усталым голосом обсуждал какие-то дела с бригадиром и с «заочно осуждённым» комбайнёром, как будто между ним и Сергеем ничего не произошло; так, пошумели, как болельщики на футболе и всё!
Списание вышестоящим начальством срыва плана на стихию подействовало на нашего надсмотрщика отрезвляюще. Положа руку на партийный билет, он делал всё, что от него как от коммуниста зависело; даже стремился сделать больше того, но под рукой не оказалось карабина. В общем — жертв нет, разрушений и поломок нет, виновные в лице стихии своевременно выявлены… Молодцы, да и только! Слава партии в лице одного из её членов — горного мастера Хацко! Ура!!!
На следующую ночь в нарядной я узнал, что вся техника и оборудование из забоя выведены. Нам оставалось лишь вытащить по тридцать метров рештаков с обеих сторон лавы и докрепить деревянными стойками освободившееся пространство. По завершению этих работ нам надо ещё забутить обе ниши породой. И выработка под номером № 12 погашена навсегда. Задача не сложная. Бригадир сказал, что не спеша мы за полсмены управимся, и время останется на отдых.
Опускаясь в шахту, я уже не думал о пройденном этапе. Я грезил о новой механизированной и высоко автоматизированной лаве. Мне хотелось скорее убедиться, что фантастика в нашей стране реализуется не только на орбите планеты Земля, а и в её осваиваемых недрах, точнее, на шахте им. Лутугина, находящейся в г. Торезе, Донецкой области.
При подходе к нашему квершлагу бригада разделилась пополам, я с Толяном оказался в первой половине. Мы открыли дверь и пошли вниз по мокрому проходу квершлага. Конвейер СП-63 был уже разобран до верхней головки и выдан на коренной штрек. Издали я увидел, что из лавы не торчит натяжная головка забойного конвейера СП-48. Видимо её так же выдали на гора для ревизии и ремонта.
Когда мы подошли к лаве, я увидел поток воды, вытекающий из лавы вместо угля. Это значило, что вездесущая вода изрядно проточила кровлю лавы, а завал, засыпанный по самую кровлю, не успевал пропускать её сквозь себя вниз по уклону, вот она и текла туда, где было свободно. Похоже, воды прибывало очень много.
Мне не хотелось мокнуть в самом начале смены, тем более, что мы ещё не успели разогреться после ночного мороза, дежурившего на поверхности. Я не видел, каково истинное положение с водой в лаве, но надеялся на лучшее. Подойдя к водоносной амбразуре, я попытался в согнутом положении перебраться через холодящий воображение поток, но 176 см моего роста не позволили этого сделать. 90 см высота ниши, минус 15 см распилов, осыпавшиеся уголь и порода, невидимые под 20 сантиметрами воды, урезали высоту на десяток сантиметров, не меньше. Всё, что оставалось, не позволяло мне остаться сухим. Едва сунувшись в нишу, я тут же зачерпнул ледяной воды в сапоги по самый их край. И этого оказалось мало для гидротерапии. Через пару метров я уже был по пояс мокрый и всячески боролся с холодящими ласками воды.
600 рублей не дают за воспетую романтику шахтёрского труда. На плакатах и в фильмах этого не покажут. Истинна ужасно прозаична и безразлична к…
Молодой парень, ещё молокосос, в зимнюю полночь как зомбированный или каторжник залазит в узкую щель, заполненную ледяной водой! И лезет, чёрт возьми! Там он в очередной раз убеждается в том, что угольный пласт бывает однородным и ровным лишь на бумаге проектировщиков и агитаторов. На деле же он как сгоревший до черноты корж, хреново раскатанный полупьяной кухаркой. Волею судьбы нам пришлось его грызть до последнего.
Подползать или подплывать к последним рештакам конвейера нам пришлось по пояс в воде. Я с ненавистью вспомнил о нашем надсмотрщике, не пожелавшем следить за нами в закрытом водоёме. Он, наверняка, злорадствовал. Мы же не сможем филонить, даже если бы захотели. Он как охотничий пёс караулил нас у входа, выбрав для этого сухое место для своего зада.
Остановившись у забора из стоек, мы осмотрелись. Вся лава впереди нас непривычно пестрела хаотично поставленными времянками. По правую сторону от нас вместо тяжёлых тумб сплошным забором стояли толстые стойки из свежей сосны. Слева чернела стена из угля. Бело-чёрные стены коридора по сторонам, впереди за стойками мрак с прорвавшейся водою, которую хорошо было слыхать, а сзади красномордый Цербер — это одна из мрачных, подлинных картинок Апокалипсиса, представшая моим глазам не с заоблачных высот апостола Иоанна, а с высоты моей головы, упёршейся каской в предательскую кровлю. Там, за хлипкой защитой стоек, вода низвергалась под копирку второго вселенского потопа в начальной стадии. Вездесущая вода и в первый свой «очищающий» потоп начинала с тех, кто волею Всевышнего обитал или находился в пористой структуре земной тверди. Пока
вода по трещинам до нас не добралась, но играть с её терпением не стоило.
В этом месте пласт как бы провисал, и уровень воды был выше. Не раздумывая, мы взялись за рештаки; Цербер всё же имеет человеческую формочку, а вода — безликая и непредсказуемая, желательно быть от неё подальше.
Рештаки показались невероятно тяжёлыми, как будто они впитали в себя воду. Я сразу вспомнил физику и её прикладные парадоксы. Если в глубинах вод предметы значительно легчают, то те же предметы, едва покрытые водной гладью, наоборот, тяжелеют в разы. Омывающая предмет вода как бы прилипает к нему при перемещении. Она так же усложняет работу тем, кто возится с этими предметами. Сил и энергии затрачивается гораздо больше расчётной. Пусть Пифагоры и Ньютоны опровергнут мои практические потуги и доводы в так называемых полевых условиях. Математическая чистота формул и таблиц хороша лишь на бумаге. В материалистическом мире, забитом всем и всеми как в вагоне метрополитена в час пик, невозможно оставаться стерильным, даже если вы попытаетесь изолироваться в вакуумной колбе, всевозможные излучения достанут и там.
Я же на себе испытал, какими неподъёмными становятся рештаки в едва затопленном положении и в ограниченном пространстве. Это уже физика садистов и эксплуататоров. Мало того, что при становлении их на ребро, мы вынуждены были подымать лишние, неучтённые теоретиками чистоты десятки литров жидкости, а ещё при перемещении рештаков перегоняли из стороны в сторону многие десятки литров и баррелей воды как самими рештаками, так и своими телами. Этот очевидно-невероятный раздел прикладной физики не был проэкспериментирован светилами наук, отчего нам было не только тяжело, но и обидно за их обман. Ведь наши горные инженеры вели расчёты выемки рештаков из затопленного забоя не на основе наших мышц и пота, а на основе их лабораторных, «ванных» теорем и «яблочных» формул.
Вытащив из лавы с десяток рештаков и в нагрузку перегнав несколько кубов воды, я почувствовал, что вода в виде пота не оставила на моём теле ни миллиметра сухого места, не говоря уже об одежде.
Я отлично помню, что на наряде ни о каких кубах воды речи не шло, и в сметную стоимость их не включали под оплату, а перемещение тридцати рештаков вписывалось всего в один час коммунистического отношения к труду. На деле же прошло почти два часа каторжного труда, а мы вытащили всего половину запланированного. Пифагор или кто там ещё мудрил на эту тему, где вы? Откликнитесь!!! Попробуйте доказать обратное тупорылому надзирателю, считающему, что мы опять занимаемся вредительством, не выполняя задание Маркса-Ленина, изложенное по вашим расчётам. Я и сам бы хотел поскорее вытащить оставшиеся рештаки из опасной для жизни зоны. Тогда бы отпала надобность в крепеже освободившегося пространства, а осталось бы только забутовка ниши. Пусть тогда Шубин делает свою привычную работу без нашего присутствия; он это любит.
Бригадир рассказывал, что лично видел призрачного шахтёра в одной из шахт. Перед самым воспламенением угля огонь из пласта вырвался перед бригадой прямо из-за спины Шубина. Бригадир говорит, что они чудом спаслись от подземного пожара. По его словам, бессмертный дух горняка появляется именно там, где должен произойти сильный обвал или взрыв метана с человеческими жертвами.
Я понимал, что в случаях смертельной опасности можно и пещерного человека увидеть, и хозяйку медной горы, не говоря уже о гномах и злобных троллях. С подобными видениями сталкивались многие шахтёры, но лишь единицы сообщали об этом. Мракобесию и невежеству не по пути с научным коммунизмом!
Во время работы лавы в привычном режиме бригадир иногда подшучивал надо мною, когда в завале сильно валило: — Вон-вон, Шубин бежит к нам!
Я, конечно, вздрагивал, но не от его чёрного юмора, а от сильного грохота и воздушной волны, которая один раз перекинула меня через конвейер как щепку. Я тогда сильно испугался и едва не помчался по лаве вместо призрака, бригадир вовремя схватил меня за ноги.
Пока Шубин отвлёкся, расковыривая кровлю под новые потоки воды, бригадир сказал, что надо всё же закрепить освободившееся пространство, а затем уже можно завершить вынос оставшихся рештаков. Он первым полез к дьяволу в пасть. Я, Толян и ещё двое из бригады взяли пилу, топор и клевак и нырнули вслед за ним. В этот раз вода не казалась такой ледяной. Думаю, что мы или только я каким-то неведомым образом успели превратиться в хладнокровных рептилий, осталось только жабры отрастить. До конца смены времени хватало и на жабры с чешуёй.
Подплыв к месту назначения, мы приготовились к креплению кровли. И тут я почувствовал, что воздушный поток, идущий из мрака лавы, как бы колыхнулся — сделав паузу на секунду-другую. Мы переглянулись. Подобное случалось часто когда в завале опускался объёмный участок кровли, но без пугающего отката воздушного потока. Привычный грохот, ударная волна и пыль частенько заставляли вздрагивать тело, но не приводили к цепенеющему предчувствию беды.
Бригадир поднял руку, как бы говоря нам: «Тихо!»
Мы и так не шевелились, соображая, что именно могло повлиять на скачки воздушного направления. Мы все смотрели на бригадира, а он на нас. Если бы я посмотрел в сторону былой лавы, то на все сто процентов увидел бы Шубина. Там за стойками произошло, что-то катастрофическое!
Грохота я не услышал, но в воздухе как-то неприятно ухнуло, да так, что уши заложило. Я не успел сообразить, что бы это могло быть и как повести себя, как тут же был сбит невесть откуда взявшейся волной. От неожиданности, я хлебнул воды едва ли не стакан, отчего закашлялся и ещё глотнул полстакана.
Бригадир, что-то крикнул, но я не расслышал. Я увидел его испуганные глаза и широко открытый рот. Он попытался крикнуть ещё что-то, но в этот момент на меня сзади хлынул мощный водный поток во всю высоту лавы. Он поднял меня словно щепку и бросил на стойки, стоявшие ближе к забою. От удара несколько стоек упало, что смягчило моё положение в виде запущенной торпеды. Я инстинктивно поднял голову, чтобы глотнуть воздуха, но тут же больно ударился ею о кровлю; каска с моей головы слетела и бесследно исчезла под водой, а голове моей не до этого было, ей нужен был срочно воздух.
Это оказалась вторая волна.
Учитывая почти замкнутое вокруг нас пространство, напор воды оказался смертельно опасным. Он мог запросто утопить нас или разбить о стойки. Где-то в средине лавы обиженный нами Шубин сделал своё чёрное дело и убрался восвояси. Зажатая его стараниями с трёх сторон вода хлынула в нашу сторону как по коллектору, по пути смывая все препятствия.
Что случилось с Толяном, бригадиром и другими я понятия не имел. Возможно, что Шубин кого-нибудь уже выловил из мутной водицы и теперь охотится за мной. Он старый шахтёр и не желает нарушать культ кровавой статистики жертвоприношения; за каждый миллион тонн угля несколько человеческих жизней. Никакой мистики — чистая коммерция и бухгалтерский учёт! Происхождение договаривающихся сторон торговлю не интересует.
Мне не хотелось пополнять печальную статистику в самом расцвете сил. Я же не успел ещё взять в долг злополучный миллион тонн под залог своей жизни.
«Уважаемый коллега, я не виноват в твоей смерти! Если спасусь, то век не забуду твоей милости! Клянусь!» — мелькало что-то подобное в моих сотрясённых мозгах.
Я не сопротивлялся силе стихии. Я хладнокровно ощущал, как мутный поток профессионально прокладывал моим телом себе русло среди стоек. Ближе к выходу я почувствовал, что давление на меня снизилось, и тут же ухватился за первую попавшуюся под руку стойку. Она выстояла. Я повторно поднял голову за спасительным глотком воздуха и снова больно ударился, но успел вздохнуть полной грудью. Я заметил, что впереди меня мутный поток подсвечивается из глубины, мне невдомёк было, что это светила моя собственная лампа, бултыхавшаяся на кабеле вокруг моего беспомощного тела.
Получив запас воздуха на минуту, я тут же поплыл по течению к мутноватому проблеску, мелькавшему между стоек. Мне же надо было рассчитаться с министерством финансов, отдать воинский долг министерству обороны и, в конце-концов, стать полноценным гражданином самого замечательного государства на планете, согласно сообщениям ТАСС. А я вот вздумал тонуть, тем самы, решил подорвать красную кривую роста безопасности труда советских трудящихся. Это же вредительство в пользу загнивающего капитализма!
Но мне в тот момент плевать было на всё и на всех, вместе взятых. Мною управляла лишь жажда жизни. И только!!!
Я словно торпеда вылетел из затопленной лавы и в третий раз ударился безмозглой головой уже в железную стойку арки квершлага. Как ни странно, но боли я не почувствовал, возможно оттого, что увидел яркий свет нескольких ламп, направленным на меня.
Я спасся! Я жив! Шубин оказался порядочным мужиком.
Первым подбежал ко мне бригадир. Я рад был его видеть. Следом появился горный мастер с выпученными глазами на восковом лице. Они шевелили губами, но голосов их я не слышал. До меня долетали лишь встревоженные слова моего друга, которого я пока не увидел среди бригады.
Я беспомощно лежал под стойкой, а бригадир ощупывал мои руки и ноги. Наклонившись надо мною, он мешал мне увидеть Тольку. Для меня важным было увидеть друга и по его лицу определить, жив ли я или уже пребываю в гостях у хозяина подземелья; лица остальных для меня потеряли значение.
Толька подошёл ко мне и помог встать. Бригадир же не решался этого сделать из-за возможным травм на моём теле.
Я понемногу приходил в себя, как бы возвращался к жизни. Из отрывочных фраз до моего сознания дошло, что Тольку и бригадира поток из лавы вынес сразу вместе со стойками и распилами. Я оказался чуть в стороне от хлынувшего потока, и они ничем не могли мне помочь да и не успели бы — так всё неожиданно и мгновенно произошло. Позднее Толька признался, что уже не ждал увидеть меня живым, так как сам выплыл из забоя в бессознательном состоянии.
О работе уже не могло быть речи. Ничего не соображая и никого не слушая, я пошёл к стволу. Мне хотелось поскорее выбраться из ада. Толька пошёл со мною. Я слышал за спиной ещё чьи-то голоса, но у меня не было ни сил, ни желания оборачиваться. Я пребывал в шоке. Вышел же я из его цепких лап лишь на следующий день, когда проснулся в своей сухой и тёплой постели в общежитии.
Обещание, данное бригадиру и начальнику, я невольно нарушил. Я прогулял все оставшиеся дни до понедельника, но меня не отругали и не выгнали из бригады. Меня даже не наказали материально; зарплату получил всю до копеечки. Видимо, и в этом шла закалка пролетарских кадров страны, а они ой как нужны были стране, когда всесоюзно-ударных строек прибавлялось как грибов после дождя, а ГУЛАГ упразднили.
