Вениамин Мальцев. Мой Донбасс
(Письмо другу)
Не знаю, Геннадий, с чего и начать – столько мыслей вызвало твоё письмо. Ты
зовёшь меня вернуться и пишешь, что у наших с тобой профессий теперь нет родственного:
ты хлебороб, а я – шахтёр, Что сказать, на это, дружище? Да, профессия хлебороба
древняя и прекрасная. В нашем роду все были хлеборобами. Но ведь я остался верен
земле!
Прошлое вспоминаю часто. Разве забудешь, как пахали мы на лошадях тяжёлую землю
старого клеверища, как хрустели под лемехом сплетения корней и мягко ложился
на правую сторону пепельно-серый пласт, отполированный плугом до зеркального
блеска!
А потом мы возили на ток снопы ржи из суслонов и десятков, установленных рядами
на сжатом поле: суслон — двадцать снопов, а десяток – десять. Я считал их и
бросал на высокий, шаткий воз, а ты, наверху, укладывал длинные и колючие снопы
колосьями внутрь телеги, чтобы не потерялся ни один колосок.
А потом бешено вращался барабан конной молотилки, и рос под ней ворох тёплых,
твёрдых золотистых зёрен, пахнущих свежим хлебом, сухими травами и ветрами.
А потом мы снова пахали, я – на маленькой рыжей лошадёнке Ударнице, а ты – на
Штабном, вечно голодном и упрямом. Его списали за непригодностью из армейского
обоза и выдали колхозу взамен Орлика, Гнедка и Майки – тогда брали в армию не
только людей, но и лошадей: шла Великая Отечественная…
И было нам с тобою каждому – одиннадцать лет…
Сейчас у нас годов гораздо больше, чем было тогда на двоих. Я ничего не забыл,
и, когда я здесь, в Донбассе, меня тянет в родные места. Сколько там перемен!
Вот и ты – управляешь самоходным комбайном. Помнишь, я поднялся к тебе па капитанский
мостик? Шумела под нами спелая, ломкая рожь, тугие колосья, касаясь друг друга,
тонко вызванивали мелодию жизни, и у меня сладко ныло сердце.
– Завидуешь? – спросил ты, видя, как я перебираю рычаги управления.
– Завидую...
– Оставайся.
– Не могу, – ответил я. И это была правда.
Да, собирая ягоды в непроходимых лесах, где только в небо дыра и пахнет горькой
смолистой хвоей, или шагая с ношей груздей из-за дальнего лесного лога Шабалки,
где знакома мне любая тропинка, и даже на берегу Ветлуги, которую Короленко
назвал милой красавицей, я думал о Донбассе. Как случилось, что я полюбил этот
степной суровый край, где больше камня, чем земли, где очень мало леса и нет
глухариных токов, не заметил и сам..
Любви с первого взгляда здесь не бывает. В Донбассе надо пожить, поработать,
тогда прирастаешь к нему сердцем.
В шахте все необычное, все каменное. Свой подземный урожай Земля растила миллионы
лет и открывает свои кладовые лишь сильным и смелым. В шахте тоже работают комбайны,
только они совсем не похожи на твою самоходку. Они низкие, чтобы втиснуться
в каменные щели, где мы ползаем на коленях, и очень прочные: резать камень и
дробить его все же труднее, чем убирать рожь или пшеницу.
Горячая у нас работа, такая же, как в страдную пору на полях. Только наша страда
не прекращается ни днём, ни ночью, ни летом, ни зимою. И когда слушаешь музыку
труда, забываешь обо всем на свете. А потом, усталый, я выхожу на-гора, и удивительным
мне кажется после шахты все земное:
Что ты знаешь о солнце, если в шахте ты не был,
Если бродишь под солнцем с утра?
Только тот ценит солнце и высокое небо.
Кто поднялся с зарей на-гора.
Знаешь, Геннадий, очень верными кажутся мне слова этой шахтёрской песни. Ведь
все познаётся в сравнении. И когда идёшь домой, обращаешь внимание на каждое
дерево, каждую травинку. И хочется и жить, и работать, чтобы все это было вечно
на Земле!
Нет, дружище, уехать отсюда я не могу. Без Донбасса уже не мыслю своей жизни,
он стал моей второй малой родиной. И чем больше я узнаю о Донбассе, тем дороже
становится он мне.
